Николай Сергеевич ГЕОРГИЕВСКИЙ: «И нечеловеческая нагрузка нисколько не изменила его: он продолжал быть доступным, человечным, добрым…»

Владыка митрополит Никодим был личностью всемирного масштаба, всехристианского авторитета, человеком государственного ума, он яркой кометой промчался по небосклону нашей Святой Церкви…

Я познакомился с ним, тогда игуменом Никодимом, летом 1957 года, когда он по приглашению Патриарха Алексия (Симанского) прибыл в Патриаршую резиденцию под Одессой при Успенском мужском монастыре для получения рекомендаций Патриарха в связи с назначением его начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме…

На всем четвертьвековом протяжении Патриаршества Святейшего Патриарха Алексия в его ближний круг входили фактически две семьи: его личного секретаря Остапова и моего отца Георгиевского, который, кроме других должностей, одновременно был псаломщиком Крестовых (домовых) церквей и казначеем Патриархии; поэтому даже наш отдых, как правило, проходил вместе со Святейшим. С детских лет, помогая отцу на Патриаршем клиросе, входил в этот ближний круг Патриарха Алексия и я. Там и появился молодой, умный, энергичный и жизнерадостный отец Никодим, с обаятельнейшей улыбкой, деликатный и умевший находить общий язык с детьми и юношами точно так же, как и со старцами-монахами: он обладал великим даром Божиим, — это было понятно всем нам.

«Это восходящая звезда Церкви», — помню, сказала мне Анна Ефимовна Остапова, супруга личного секретаря Патриарха Даниила Андреевича, самого верного и преданного Патриарху человека, 67 лет прожившего с Патриархом, отдавшего ему всю свою жизнь. Помню, сидели мы с ней у дачи на скамеечке. Умная и архискромная была женщина, мирившаяся всю жизнь с вечным отсутствием мужа, понимавшая его подвиг: в немалой степени благодаря Даниилу Андреевичу Святейший дожил до 92 лет, четверть века окормляя Церковь в бушующем море государственного атеизма.

Мнение Анны Ефимовны, вероятно, разделял и сам Святейший Патриарх, так как очень молодой и талантливый отец Никодим не остался незамеченным: он стал начальником Русской Духовной Миссии.

Хорошо помню мои первые беседы с отцом Никодимом и начавшуюся там нашу дружбу.

Да, с ним можно было просто дружить, потому что он был начисто лишен всякого высокомерия (это сестра глупости, говорил он), надутости и всего прочего ассортимента свойств высокопоставленного лица.

Его доступность, скромность, современность, простота, ум, горящий в глазах, делали его незаурядным собеседником для лиц любого ранга. И это было так ново! И говорил он смело, без запретных тем, облекая все в индивидуально приемлемую для каждого собеседника форму.

Не очень долго он тогда пробыл с нами, но фундамент дальнейших отношений был заложен, поэтому я очень обрадовался, увидев его настоятелем Крестовых церквей Патриарха и одновременно начальником Канцелярии Патриархии в 1959 году, когда кончилось его послушание в Иерусалиме.

Он всегда умел рассмотреть в человеке его сущность, поэтому неудивительно, что позднее он выдвинул и воспитал целую плеяду талантливых иерархов, воспитанных уже в советских школах и могущих противостоять усилиям атеистического государства в ликвидации Церкви.

Плавно и естественно вошел он тогда в наш ближний круг: его полюбили все, ибо даже при ловле карпов в прудике переделкинской резиденции Патриарха он умел скромно, тактично и очень умно увязывать свои взгляды на современные проблемы со взглядами Патриарха. Очень умные это были разговоры, после которых рыба отправлялась на кухню, а мы играли командами в шашки.

С 4 июня того же 1959 года отец Никодим становится заместителем митрополита Николая (Ярушевича) по Иностранному отделу, как тогда назывался ОВЦС. Именно такая черная дощечка была прибита к одной из дверей Канцелярии Патриархии с четырьмя сотрудниками, считая и самого Председателя, митрополита Николая.

После хиротонии архимандрита Никодима во епископа Подольского я провожал его на первую архиерейскую всенощную в Преображенскую церковь при переделкинской подмосковной резиденции Патриарха (подворье Троице-Сергиевой Лавры, называлось оно тогда) вместе с его иподиаконом (теперь протоиереем) Сергием Кочкиным. Хорошо помню его мокрую от пота мантию, ибо богослужение в переполненном храме летом он проводил, как всегда, торжественно, никуда не торопясь. Владыка становится председателем Отдела внешних церковных сношений, потом и председателем издательского Отдела, да еще председателем редколлегии «Богословских трудов»… Несмотря на обещание главы правительства Н. С. Хрущева «через десять лет показать народу по телевизору последнего попа», ОВЦС выделяется отдельный особняк на улице Рылеева (бывший Гагаринский переулок). Многие тогда зауважали Владыку.

Трудное для него было время!

Смерть митрополита Николая (Ярушевича), смещенного со всех постов, удручающе подействовала на всех, включая Святейшего Патриарха. Взгляды всех обратились к Владыке Никодиму, который ревностно начал свою работу по всемерному расширению внешних сношений Русской Церкви со всеми конфессиями, исходя из всеобщего стремления к миру. Наша Церковь вошла во Всемирный Совет Церквей, да не просто вошла, а вошла со своей исповеднической концепцией Святой Троицы, были создана Христианская Мирная Конференция, Конференция Европейских Церквей… Церковь становилась «несъедобной» для разбушевавшегося в государстве атеизма… Чего это стоило Владыке Никодиму! Ценой своего здоровья он вывел Церковь на общение со всем миром! И нечеловеческая нагрузка нисколько не изменила его: он продолжал быть доступным, человечным, добрым…

Помню, как после Святой Пасхи я спросил его: «А выживет ли Церковь?» «Да, безусловно, — ответил он, — должно пройти некоторое время, мы же должны выработать на современном уровне тактику защиты, надеясь всецело на Господа и Его слова о вратах ада, которые не одолеют Церкви».

Мой вопрос был задан после Пасхи 1961 года, когда я, стоя с отцом в алтаре Богоявленского собора, чувствовал себя на островке разума в море безумия.

Кругом свистели, пели похабные частушки, улюлюкали сидевшие на крышах домов и на деревьях молодые люди. Перед Светлой заутреней, когда полунощница уже началась, комсомольцы вошли в храм и, встав цепью, стали раскачивать богомольцев. Все происходящее представлялось страшноватым, особенно в свете покушения на Патриарха в Вербное воскресенье, когда неизвестный (которого объявили потом сумасшедшим), пробрался к 82-летнему Предстоятелю и ударил его. Но Крестный ход все же вышел. За Святейшим Патриархом по традиции выходили мы с Остаповыми. Патриарху ставили кресло на ковре в притворе (на улицу по болезни ноги Святейший давно не выходил). Под улюлюканье толпы снаружи мы с иподиаконами окружили Святейшего. Потом мы узнали, что в епископа Пимена, возглавившего Крестный ход, и в духовенство полетели тухлые яйца, помидоры и небольшие камни.

По традиции в соборе стояли представители некоторых посольств, которые тоже выходили на Крестный ход… и, кажется, сотруднику французского посольства довольно высокого ранга попали камнем по голове. Был заявлен официальный протест с требованием обеспечить безопасность церковных процессий.

Вернувшийся Крестный ход стал петь Пасху в притворе. Вдруг Святейший Патриарх Алексий приказал открыть ту дверь притвора, которая никогда не открывалась, на Спартаковскую улицу. Ее немедленно открыли. Патриарх Алексий покадил бушующую толпу и сказал: «Христос Воскресе!» И мы увидели толпу верующих, которые прижались к церковной ограде, и катившиеся слезы по их щекам: «Воистину Воскресе!» — отвечали они.

Все это я рассказал Владыке Никодиму, уверенный в его силе, способности что-то предпринять, чтобы все это не повторялось.

«Да-а, — протянул он тогда, — ведь это позор всему государству, если оно считает себя цивилизованным, а ему придется им быть, иначе никакое общение с ним не будет возможным. Назад в 20-е годы не захочет никто».

И действительно, в последующие годы картина празднования Святой Пасхи в соборе изменилась: улицы перед ночным богослужением стали зловеще пусты, причем не только перед храмом, но и прилегающие к нему… Приезжавшие автобусы с дружинниками детей и молодежь не пропускали вообще.

Владыка Никодим с присущим ему юмором сказал мне на другой год: «Хотят помешать Христу воскреснуть. Силенок не хватит!»

«Теперь я Питерский Митрополит», — сказал он мне при следующей встрече с удовлетворением. Еще совсем недавно, он жил в Отделе в двух комнатах, в одной из которых стоял его письменный стол с перекидным календарем. Архиепископом он стал в воздухе, возглавляя церковную делегацию: о возведении его в этот сан он узнал от пилота, получившего соответствующую радиограмму. Потом он получил крест на клобук, потом сан митрополита Минского (совсем ненадолго).

Помню, как 4 августа 1963 года, на день кончины Анны Ефимовны Владыка приехал в Переделкино в белом клобуке и темно-синей рясе, которая так к нему шла, в памятной панагии, подаренной Даниилом Андреевичем с просьбой молитв Владыки о почившей жене. Таких крестообразных панагий было сделано две для архиереев, отпевавших ее, — это были митрополиты Пимен и Никодим (тогда епископы). Владыка Никодим неизменно приезжал на этот день именно в этой панагии. Тогда и был сделан памятный снимок в Переделкино, где со Святейшим Патриархом Алексием сфотографировались оба иерарха и семьи Остаповых и Георгиевских, среди которых находился и я.

Вспоминается и Серебряный Бор, резиденция Владыки, уже и домовая церковь была в ней, и Владыка с радостью показывал мне ее в один из моих приездов к нему. Как-то мы зашли в ризницу и он, еще не будучи митрополитом, примерил красивую митру и сказал: «как странно, без креста», вспоминая время в Иерусалиме, когда к его фелони полагалась митра с крестом, — привилегия начальника Русской Духовной Миссии. Будучи архиепископом Ярославским, он подарил мне именно ту свою фотографию, где он — начальник Миссии, конечно, с подписью, датированной 1963 годом, когда мы с ним в его резиденции перебирали массу его орденов. Он не был тщеславен и всегда оставался таким, каким я увидел его на берегу моря в 1957 году.

Шло время, множились регалии, росли чины, а он был все таким же добрым, простым, сердечным, умным и глубоко порядочным человеком, лишенным узко конъюктурных соображений. «Эту руку, — с достоинством говорил он, — целовал король Греции…» Но говорил это без ложного пафоса и того дешевого высокомерия, которым, к сожалению, страдают многие. Говорил просто к сведению, подчеркивая свое русское православное архиерейство.

Позже он мне говорил: «Ну, пора решать, пора решать и определяться. В твоем возрасте я уже был…», — ненавязчиво намекая на монашество, в котором я никогда себя не видел, о чем правдиво ему отвечал. Он всегда уважал честность. «Ну что ж, — говорил он, — честный мирянин всегда лучше плохого монаха, но ты еще подумай». Я подумал и представил ему мою невесту Марину в 1969 году. Он принял нас в Отделе, тепло поздравил, преподнес подарок и пригласил в свадебное путешествие к себе в Питер, тут же отдав все необходимые распоряжения, в том числе о билетах, и по-деловому спросив, когда венчание (а венчал нас отец Хризостом, теперь архиепископ, в нашем приходе преподобного Пимена Великого).

Мы приехали в Питер, его машина ждала в условленном месте. Было поздно, но у Академии, с кем-то гуляя, он поджидал нас и заключил в свои объятия, поздравляя и приглашая ужинать. Я попробовал сослаться на поздний час и его усталость. «Никаких разговоров, — сказал он мне. — Стол уже накрыт», — и повел нас в покои. Помню, как он с любовью показывал домовую церковь, тронный зал, что было ново, гостиную, большой длинный стол, накрытый белой скатертью, два больших серебряных канделябра со свечами. Вспоминали многое, в частности, нашу поездку в его «Чайке» в Кремль, где он по случаю приезда Сербской делегации с Патриархом во главе смог организовать для нас приложиться к мощам святителя Петра. В то время это было как чудо. Вспоминали и как Владыка подвозил меня на той же «Чайке» домой, сам отправляясь в Серебряный Бор, как приезжал в Переделкино на дачу отца на мое четырнадцатилетие, как провожал меня в армию, и многое другое. Потом машина отвезла нас в гостиницу «Европейская», где мы и жили. Не забыть его внимание к нам во время богослужений, которые он совершал с таким торжеством, с такой любовью к русским святым, помня множество имен, тропарей и кондаков, которые он мог сочинять сам, и петь, и дирижировать… И никогда не посетила его надменная глупость (удел дураков, как говорил он), никогда не был он, по его же словам, как «аршин проглотивший»…

А сколько истинного достоинства и величественности, столь естественной в нем, являл он во время богослужения, воздавая Богу — Богово…

Еще архимандритом говорил он мне: «Сначала, Коля, надо хорошо поработать на свой авторитет, чтобы потом твой авторитет всю жизнь работал на тебя». Он, работая Богу, создал себе всемирный авторитет и никогда не стал другим. В последние годы он, прозревая свою недалекую кончину, стал намного духовнее, лучше нас понимая всю временность нашего бытия здесь, а его всемирный авторитет был создан им в битве за Церковь, расцвет которой сегодня есть плод его неустанного труда в те далеко не простые годы.

«Можно и должно быть патриотом своего земного Отечества, никогда не забывая об Отечестве Небесном. Церковь и без нас не пропадет, но мы должны оправдаться в своем пребывании здесь перед Христом Спасителем!»

В 1970 году умер Патриарх Алексий. Сколько людей, ранее лебезивших, с радостью стали поносить близких Патриарху людей, которых теперь наконец-то безнаказанно можно было пинать, сочиняя небылицы. Митрополит Никодим прекрасно относился ко всему окружению почившего Патриарха как при жизни Святейшего, так и после его кончины, помогал, чем мог, был верен старым дружеским отношениям.

Мы с горечью узнали из прессы о кончине митрополита Никодима в Риме, находясь на отдыхе в Новом Афоне. Эта весть потрясла нас.

Я был знаком со многими выдающимися деятелями — церковными, общественными, «бывшими», как княжна Е. А. Мещерская, как граф генерал А. А. Игнатьев. Все это были люди значительные. Других в общении с Патриархом Алексием (Симанским) и не бывало, и митрополит Никодим среди них занимает почетное место. Вечная ему память!

Н. С. ГЕОРГИЕВСКИЙ,
регент хора Храма Христа Спасителя,
1999 год