Протоиерей Александр РАННЕ
«Помни, — сказал он мне тогда, — в жизни зачастую человек подобен щепке, брошенной в океан. Волны ее то на свой гребень поднимают, то утопить пытаются. Но для верующего человека, как и для щепки, утонуть невозможно».
Первая личная встреча с митрополитом Никодимом у меня произошла весной 1973 года, хотя, конечно, к этому времени я уже много раз видел его во время богослужений и он даже бывал у нас дома, когда посещал Крестовоздвиженский храм деревни Ополье, где служил мой отец. Кстати, церковь эту в начале века освящал святой праведный Иоанн Кронштадтский, который пророчески предсказал, что она никогда не будет закрыта. Вскоре после посещения Опольевского прихода митрополит Никодим перевел моего отца протоиерея Игоря Ранне в Ленинград и обязал его закончить Духовную Академию, которую он вынужден был оставить в связи с семейными обстоятельствами и обязанностями, связанными с приходской жизнью. Я пришел на прием к владыке, потому что после серьезного разговора со своим отцом по его благословению решил поступать в Духовную Семинарию, чтобы впоследствии стать священником. В то время я был юношей, окончившим среднюю школу, отслужившим в армии и проработавшим год рабочим в хозяйственной части Эрмитажа. Проблемы церковной жизни я представлял себе слабо. Конечно, я регулярно посещал богослужения в храме, даже пел в хоре Троицкого собора Александро-Невской лавры. Кроме того, я много читал и слышал о многом, чего не могли знать другие мои сверстники, но все же, будучи членом Церкви, я не был еще участником ее сокровенной для внешнего мира жизни и борьбы. Даже в нашей семье родители, оберегая нас от опрометчивых поступков, очень многое, как я теперь понимаю, не договаривали, не доводили до нашего сознания.
Владыка, как известно, старался познакомиться со всяким поступающим в Семинарию молодым человеком, особенно, если тот поступал из его епархии. Конечно, в те годы я был еще совсем юным человеком — и по внешности, и по сознанию своему, — но митрополит встретил меня как равного и разговаривал со мной чрезвычайно серьезно и просто. Из этого довольно длинного разговора я запомнил, вероятно, со страху, только одну единственную фразу, которая врезалась мне в память на всю жизнь, да еще его взгляд, которым он как бы пытался проникнуть в самое существо мое, неведомое мне самому, причем не из любопытства, а чтобы уже тогда понять, кто я есть и что я принесу с собой в Церковь. Я не думаю, что митрополит был наделен даром некоего непосредственного видения, о котором иногда слагают легенды, но он пытался понять каждого, кто приходил в Церковь, потому что ему нужны были люди, горящие в служении Христу и преданные ему как пастырю. «Помни, — сказал он мне тогда, — в жизни зачастую человек подобен щепке, брошенной в океан. Волны то поднимают ее на свой гребень, то пытаются утопить. Но для верующего человека, как и для щепки, утонуть невозможно». Эти слова оказались для меня чрезвычайно важными, прежде всего — при поступлении в Семинарию: теперь я не был просто человеком с улицы. Но они оказались для меня и пророческим напутствием на всю мою дальнейшую жизнь.
Через некоторое время после поступления в Семинарию я стал его иподиаконом. Нужно сказать, что митрополит Никодим был чрезвычайно требовательным к своему окружению, особенно во время богослужения, которое было центральным стержнем его жизни. Все другие его дела, в том числе деятельность по сохранению Церкви в тех сложных условиях и созданию предпосылок для дальнейшего развития церковной жизни, были как бы приложением к этому основному содержанию его бытия. Причащался он Святых Христовых Таин каждый день. Если по причине поездок или других сложных обстоятельств жизни он не мог в этот день совершать Литургию, то причащался запасными Святыми Дарами. В основных же местах, где он чаще всего бывал, в его покоях была оборудована маленькая домашняя церковь, с молитвы в которой начинался его рабочий день. Так было и в его покоях при Духовной Академии в Санкт-Петербурге, при епархиальном доме в Новгороде, в Серебряном бору в Москве. Его внутренняя духовная жизнь была чрезвычайно тонкой и глубокой, хотя внешне он часто выглядел человеком строгим и недоступным для посторонних глаз. Однажды, это было в Троицком соборе Александро-Невской лавры, на утрени я подал ему архиерейский чиновник для чтения соответствующих богослужебному моменту молитв. «Не надо, — сказал он мне, — я завтра не служу Литургию» (существует практика, по которой эти молитвы священнослужителями не читаются, если они на следующий день не совершают Литургии. — М. Ю.). Естественно, я закрыл книгу и тихонько отошел в сторону. Вдруг слышу: «Шура (так ему нравилось
Совершенно особые впечатления сохранились в моей памяти от великопостных богослужений. Если митрополит бывал в это время в Ленинграде, то весь Великий пост проходил как на одном дыхании. Но особенно мне запомнилась первая седмица. Она, конечно, была не одна. Просто воспоминания выстраиваются теперь уже, по прошествию многих лет, в единый образ. Это как черно-белое кино. Ведь не зря же говорили раньше, что для передачи определенных образов черно-белое изображение может быть более выразительным, чем цветное. Так и здесь. После разноцветных масленичных дней вдруг меняется вся картина бытия. Причем в это время на дворе — начало весны, ярко светит солнце, начинает таять снег. Но в храме — совсем другая жизнь. Все приобретает черно-белую окраску: убранство церкви, священнические облачения. Резко меняется тональность песнопений, они становятся менее отличимыми от мерного чтения длинных Великопостных последований. И только мерцающие огоньки лампад и свечей вносят некоторое разнообразие в эту необычную и таинственную картину.
Утренняя служба понедельника первой седмицы длилась, казалось, бесконечно — шесть, а, может быть, и семь часов. Митрополит восседал в стасидии в центре Троицкого собора Александро-Невской лавры у левой колонны. Вокруг него стояли протоиереи, монахи, иподиаконы и чтецы, которым владыка благословлял различные чтения, прерываемые пением мужского хора. Митрополит не только руководил пением священнослужителей, он и пел вместе с ними, причем всегда пытался дирижировать сам. А как удивительно торжественно и мирно протекали вечерние Литургии Преждеосвященных Даров! Вечерело в Ленинграде как раз после окончания вечерни, когда уже пропели «Свете Тихий». Еще при весеннем склоняющемся к закату солнышке митрополит торжественно, стоя посреди храма, нараспев читал на русском языке
Особое значение для него имела Духовная школа. Когда он приехал в Ленинград, все уже было готово для ее закрытия. Однако митрополит Никодим, прекрасно понимая, какое значение для будущего Церкви имеют Духовная Семинария и Академия, сделал все возможное и, кажется, невозможное не только для сохранения, но и для дальнейшего ее развития. Прежде всего необходимо было сделать так, чтобы это учебное заведение стало как можно более известным в мире. И вот в нашу школу нескончаемым потоком стали приезжать гости из разных стран, а преподаватели с завидной регулярностью стали посещать различные конференции, и не только богословские и экуменические, но также связанные с вопросами мирного сосуществования различных стран, политических систем и религиозных конфессий. Появилась необходимость в грамотных, разносторонне образованных священниках, а их можно было подготовить только из абитуриентов с хорошим предварительным образованием. И вот уже среди студентов появляются первые молодые люди, за плечами которых высшие светские учебные заведения. А чтобы представители Русской Православной Церкви могли вести богословский диалог с хорошо подготовленными представителями западного христианства на равных, несколько выпускников наших школ отправляются учиться за границу: кто в православную Грецию, кто в католическую Италию, Германию, а кто и в протестантские учебные заведения Швейцарии, Англии, США, Финляндии. Как известно, в то время богословская литература у нас в стране была практически запрещена, поэтому ознакомление со всем спектром богословских исследований в мире было чрезвычайно необходимо нашей школе. Быть в изоляции — значит не быть готовым дать ответ на религиозные вопрошания современного человека, значит перестать понимать, что происходит в мире и какие проблемы и недоумения сегодняшнее человечество должно разрешать. Но кроме того, это делало Церковь и отдельных людей нашей Церкви более защищенными, а значит, и более свободными в своих каждодневных трудах как в Академии, так и на приходах. Может быть, это звучит несколько парадоксально, но это именно так.
Никогда не забыть, как встречали Духовные школы митрополита Никодима, возвращающегося из очередной заграничной командировки. Он мог приехать один или с каким-нибудь известным на весь мир гостем, но главное было в том, что семинаристы уже внизу академического здания выстраивались рядами и с пением сопровождали его в храм, где митрополит приветствовал гостей или рассказывал о своей поездке. Часто он привозил в подарок всем учащимся Духовной школы крестики, маленькие иконки или Евангелия, что по тем временам было чрезвычайно ценно, так как купить Евангелие или красивый нательный крест было почти невозможно. А о том, как трудно было ему все это провозить через границу, знают только те, кто в то время был рядом с ним.
Однажды он позвал меня в свой кабинет и подарил замечательную книгу. Она и сейчас является большой редкостью и ценностью для людей, интересующихся современным богословским толкованием Священного Писания. Это книга известного западного богослова Л. Буйе «О Библии и Евангелии». Владыка подал мне ее и сказал: «Обязательно прочти до самого конца. Тогда ты непременно научишься правильно понимать Священное Писание и полюбишь его». Потом он подумал немного, взял книгу из моих рук и выдрал из нее титульный лист. «Так будет лучше», — добавил он.
Поскольку у митрополита Никодима было больное сердце, он должен был каждый день гулять на воздухе. Часто он прогуливался около здания Духовной Академии, беседуя со студентами. Но времени на эти прогулки у него всегда не хватало, иногда они бывали уже после двенадцати ночи, и тогда он брал с собой дежурного иподиакона. Я очень хорошо помню это замечательное время бесед. Сколько бы я хотел задать ему вопросов сегодня!.. Чаще всего во время этих прогулок он рассказывал мне о трагической истории нашей Церкви в
Об иночестве он беседовал со многими. Не избежал этой участи и я. Был короткий промежуток времени, когда я к этому склонялся, хотя теперь доподлинно знаю, что это был не мой путь. Разговаривая об этом, мы гуляли по Обводному каналу. «Если ты хочешь послужить Церкви, нужно, чтобы тебе ничего не мешало. Ведь ты помнишь, как пишет апостол Павел». «Да, владыка, конечно помню, — отвечаю я. — Но ведь полнота служения бывает разной. Одно дело быть в гуще событий и постоянно думать и действовать, уставая до изнеможения, и совсем другое дело служить
Однажды, когда он в очередной раз заболел и лежал в своей спальне, прикованный к одру болезни, в Духовной Академии был праздник и в Актовом зале после торжественного собрания и лекции на богословскую тему состоялся концерт, организованный силами студентов. Митрополит не мог на нем присутствовать, но попросил организовать для него радиотрансляцию в спальню. На этом концерте я пел на итальянском языке известную неаполитанскую песню «Санта Лючия». Когда после концерта я пришел к нему, митрополит был в очень хорошем настроении и сказал мне: «А что, если тебе после окончания Академии поучиться в Италии? Как ты на это смотришь?» Я, конечно, не придал этому серьезного значения. Владыка спросил, как у меня дела с учебой, и я ответил, что готовлюсь произнести очередную проповедь в храме семинарии. «Давай твою проповедь, — сказал митрополит, — поработаем над отдельными фразами». Он очень любил витиеватые фразы византийского типа и длинносложенные слова. Когда я почувствовал, что от моей проповеди ничего не остается, вероятно, мое внутреннее состояние отразилось на выражении моего лица. Митрополит сразу это заметил. «Ну ладно, — сказал он, — иди с Богом. Успеха тебе». Он был удивительно чутким и внимательным человеком, прекрасным педагогом, то есть, если иметь в виду апостольский смысл этого слова, детоводителем ко Христу. Когда однажды я вернулся с форума христианской молодежи, который проходил во Франции, то застал его очень занятым и озабоченным
СЛОВО НА ВСТРЕЧЕ В СПБА,
ПОСВЯЩЕННОЙ ПАМЯТИ ВЛАДЫКИ НИКОДИМА
Дорогие братья и сестры, я конечно понимаю, что вы все уже очень устали, но о владыке Никодиме можно говорить до бесконечности. И раз уж мне предоставлена такая возможность, я хотел бы сказать буквально несколько слов о том, каким глубоко русским человеком был владыка Никодим, как он любил свою землю и свою Православную Церковь. Я приехал сюда из Новгорода и представ?ляю владыку Льва, который неожиданно заболел и не смог приехать в Санкт-Петербург. Поэтому, наверное, мне нужно было бы поболь?ше остановиться на новгородском служении митрополита Никодима , но тогда я был все?го лишь студентом-иподиаконом и помню только, с какой радостью владыка ездил в Новгород, каким духовно обогащающим для него было пребывание там, как он любил этот древний город и как много рассказывал о его истории. Вспоминаются поездки в разрушенный Варлаамо-Хутынский монастырь, службы в маленьком переполненном до отказа храме апостола Филиппа. В Ве?ликом посту на Страстной, после чина погребения в Петербурге, ми?трополит ехал в Новгород, чтобы здесь по традиции совершить этот чин ещё раз — в два часа ночи. А потом Литургия Великой субботы и возвращение в Ленинград для того, чтобы ночью служить Пасхальную заутреню и Божественную литургию в кафедраль?ном соборе. Новгород владыка очень любил, и его конечно же нельзя было не любить. Но в то время он духовно был совершенно разрушен. Единственная маленькая церковь на краю города не могла вместить всех желающих. Да и многие ли в то время в Новго?роде знали о ее существовании? А владыка ехал туда и старался сделать все, чтобы богослужение прошло как можно более торжественно. Я как живого вижу его в нарядном облачении, в белом омофоре с кре?стами и русской митре с опушкой. Он любил быть русским человеком и в Новгороде чувствовал себя очень уютно — может быть, потому, что сам происходил из российской глубинки. В официальной обстановке митрополит Никодим выглядел человеком недоступным, вызывающим иногда у окружающих некоторый внутренний трепет, — другой раз и под благословение лишний раз было боязно подойти. Но когда мы соприкасались с ним один на один, в обычной, часто семейной обстановке, всё это исчезало: перед нами был простой, мудрый, любящий людей и вообще окружающий мир человек.
Расскажу один маленький случай. Однажды мы ехали вместе с ним из Москвы к нему на родину, в Рязань. Митрополит вернулся в Серебряный Бор очень уставшим и внутренне напряженным. Вероятно, у него были
В заключение я хотел бы рассказать еще об одном случае, который хорошо характеризует отношение владыки к своему народу и Церкви. Уже после его смерти и моего возвращения из Рима я работал здесь, в Духовной Академии, помощником инспектора. В то время ректором нашей Духов?ной школы был присутствующий здесь митрополит Кирилл. Нам приходилось принимать многих иностранцев, которые приезжали в Академию, чтобы познако?миться с духовной жизнью студентов и преподавателей, с нашими методами образовательной деятельности. Традиция привлечения иностранных гостей в школу была заведена ещё при митрополите Никодиме для того, чтобы не допустить её закрытия, а при возможности и использовать фактор известности за рубежом для дальнейшего развития школы. Я как помощник инспектора должен был встречать гостей и знакомить их с учебным заведением, педагогическим процессом и духовной жизнью. И вот однажды нашу Академию по?сетил англиканский священник со своей супругой. Как обычно, я показал им храм, библиотеку, студенческие аудитории, и наконец мы пришли в этот Актовый зал. Рассказывая о людях, портреты которых висят на стенах, я конечно же поведал им и о митрополите Никодиме.
Со?вершенно неожиданно для меня гости попросили проводить их на его могилу. А когда мы туда пришли, англиканский священник рассказал мне свою историю. Это было в 1964 году. Владыка Никодим только что приехал на ленинградскую кафедру. Время было чрезвычайно сложное. Мой отец тогда служил в Ополье, и я помню, как в воскресные дни комсомольцы (шести?десятники, как их теперь называют) не пускали молодёжь в храм. Правда, нас с сестрой про?пускали, потому что мы были детьми священника. В этот трудный период хрущевских гонений на Церковь в нашу Академию приехала большая группа студентов из Англии, среди которых был и мой собеседник. Митрополит Никодим принял их в своей резиденции и имел с ними очень открытую и интересную дискуссию. И вот когда беседа уже подходила к концу, будущий священник как бы от лица студентов задал ему «острый» вопрос: «Скажите, владыка, ну а где же она, пресловутая Святая Русь?» И митрополит Никодим, посмотрев на него внимательно, сказал: «Святая Русь в сердце каждого истинно православного, русского человека».
И, помолившись у могилы приснопамятного святителя, этот англиканский священник добавил: «Мне уже много лет, скоро я ухожу на пенсию. Я не могу сейчас оставить свою паству, не хочу никого смущать, но когда я буду свободным от своих обязанностей, обязательно стану православным».
Вот на этом поучительном эпизоде, над которым, с моей точки зрения, каждому необходимо хорошенько подумать, я и закончу свое выступление. Благодарю вас за внимание.
Протоиерей Александр РАННЕ,
1999 год